ГАГАНОВА ОЛЬГА

03.05.1984


           Рассказывают мать Наталья Васильевна
           и сестра Ирина Гагановы
           Мать:
           — Оле 3 мая исполнилось только пятнадцать лет…
           Иришке было три с половиной года, когда Оленька родилась. Она у нас студенческий ребенок, у нас вообще дети студенческие. Оленька родилась, когда мы заканчивали институт, — был шестой курс, прямо накануне госэкзамена. Тем не менее мы сдавали госэкзамен: собрались с силами и решили, что институт заканчивать надо.
           Когда Оленька родилась, мы долго думали, как назвать. Иришка очень дружила с соседскими детьми, как- то пришла и говорит: «А вот у Димы сестричку зовут Олечкой. Я тоже хочу, чтобы моя была Олечкой». Мы так и назвали. Решили: пускай будет такое доброе, хорошее имя — Ольга, святая.
           Оля маленькой была очень спокойным ребенком. Таких детей можно десять иметь: никогда не беспокоила и не плакала лишний раз. Она Телец по гороскопу, характер у нее, конечно, был, но основная черта — все- таки спокойствие. В классе, в детском саду драка какая, ссора, потасовка между детьми — она в стороне, никогда не участвовала.
           И еще: подсознательно у нее всегда страх толпы был. Если автобус битком набит — ни за что не пойдет. Плакать начинала: не пойду. У нас транспорт очень перегружен, и трудно дождаться порой. Я говорю: «Оленька, поехали». — «Нет» — и никогда не уступала. Трудно сказать сейчас, почему так получилось в тот раз.
           Она была очень домашняя. Привязана к дому, к семье, ко мне. Мы городские жители. Иришка в лагеря ездила, а Оленьку боялись отправлять — она казалась такой беззащитной, за себя постоять не могла совершенно, поэтому только раза три она была в детском санатории. Любила путешествовать, но — с родителями, с мамой, папой. Или чтобы бабушка рядышком. Она любила вместе с нами быть. Домоседкой была. Я говорю: «Олюшка, иди погуляй, на свежий воздух». — «Нет, я лучше дома буду, поиграю, почитаю.» Рисовать очень любила, выжигать. Папа ей купил прибор для выжигания, и ей нравилось выжигать, потом раскрашивать. Мелкая, скрупулезная работа, а она с удовольствием занималась.
           Оля сладкоежка страшная была. Особенно любила конфеты. Я приду, а она: «А что ты вкусненькое принесла? Ты купила конфет?». Фрукты тоже очень любила, а в отношении еды очень неприхотливой была.
           В последнее время увлеклась иностранным языком. Хотела, чтобы профессия у нее была с иностранными языками связана. Хлопот она не доставляла. Совершенно непроблемный ребенок. Язык хорошо она знала. Преподаватель в Доме офицеров говорила, что она способная к языку, но она всего полгода и отзанималась, хотела поступить в иняз. Мы оба врачи, но стремления к медицине не было ни у одной из дочерей. Больше интересовались гуманитарными науками.
           Как-то в последние дни перед экзаменами они с классом ездили на Птичь. Оля приехала оттуда вдохновленная — так ей понравилось. Они там палатки ставили, костер разжигали, картошку пекли, песни пели у костра. Она гитару брала Иришкину. Олюшка петь любила, но была стеснительная, старалась остаться на заднем плане, не выпячивала свои способности. Она не лидер по натуре.
           Занималась в ансамбле спортивного танца. У нее были способности. Но и тут проявилась такая черта ее характера, как нерешительность. Она готова была заниматься, но выступать напоказ не хотела. Замкнутая была. И решительность стала проявляться только в последние годы, лет, наверное, с тринадцати.
           Мы заметили, что она старалась быть в кругу друзей и одноклассников, общаться больше. Это радовало. В школе у них интересный конкурс проходил, стар-тинэйджер называется, типа КВНа школьного. Каждый класс выбирает себе какой-то девиз, название и готовит музыкальные и юмористические конкурсы. Это целый праздник в школе. Они ходят такие нарядные все. Как Оля бегала в те дни, когда они готовились! Как она выбирала себе наряд! Оленька участвовала и была очень рада, что ее привлекли.
           Оленька с Иришкой в последние годы стали дружны, у них уже общие интересы появились. Могли закрыться в комнате и посекретничать. Интересно было за ними наблюдать. До этого какой-то дух противоречия между ними был, может, и ревность, а последний год очень хорошо между собой ладили. Даже можно сказать — дружили.
           Сестра:
           — Был период, когда она начала меняться, тянуться к компании. Ко мне много друзей приходило, и она с ними стала общаться. Раньше в стороне была, сидела в комнате, когда ко мне кто приходил, а теперь выходила, общалась. Она начала как-то взрослеть, даже к одноклассникам моим тянулась.
           Мать:
           — Оля умела дружить, у нее было чувство постоянства, ценила дружбу. Она очень тепло отзывалась о своих подругах, я не слышала от нее недоброго или нехорошего слова. Если обидели кого-то из девочек, она болезненно это переносила. За себя она не могла постоять, уходила в сторонку, плакала от несправедливости. Даже и жаловаться не умела. Из нее клещами надо было вытягивать, что случилось. Я говорю: «Оленька, я же вижу, что-то случилось». Она переживала, что плохую оценку получила, что кто-то обидное слово сказал. Очень болезненно переносила несправедливость, малейшую грубость. Стоит только повысить голос — слова из нее не вытянешь. Замыкалась в себе — и все. А потом отходила, не была злопамятной. Не любила фильмы ужасов и связанные с насилием. Она боялась этого, и мы старались такие фильмы не смотреть.
           Если бы ей суждено было жить, я думаю, из нее получился бы хороший человек. Она еще не успела себя реализовать, она как-то очень долго оставалась ребенком. Может быть, это из-за того, что Иришка у нас сильнее, все время мы Олю считали маленькой, а ей как-то и хотелось быть такой. Ей нравилось чувствовать, что она еще маленькая, что она любимая. Это ощущение для нее было очень важным. Она знала, что ей должны уступить. Упрямство, характерное для Тельцов, уже проявлялось. Она начала отстаивать свои интересы, любила, чтобы ее похвалили, — у нее тогда как крылья вырастали.
           Она мечтала о собаке. И когда мы привезли ей щенка, сколько было радости! Ей было девять лет, и она прыгала, как коза. Пуделек попал к нам уже с именем — Наполеон. Олюшка гуляла с ним с удовольствием, наверное, больше всех. Об Оленьке всегда говорили: «Девочка с собачкой».
           Она просто еще девчонка была. В домашней обстановке всегда задорная, веселая, игривая. Могла с собакой в прятки играть: она спрячется, а собака ищет, по всей квартире бегает. Она и с игрушками играла до последнего, кукол очень любила, прически им делала. Я ей дарила кукол, и она им радовалась детской неподдельной радостью. Она так ждала дня рождения, так любила подарки. Как все дети, наверное, с нетерпением считала дни: осталось неделя, шесть дней… Жалею, что я мало ей внимания уделяла. На работу позвонит: «Мама, ты скоро домой? Я так соскучилась».
           Видимо, взрослела она, уже начала носить взрослую одежду, обувь, и очень этому радовалась. Ей в последнее время хотелось какой-то девичьей одежды, взрослой. У нее даже первые босоножки появились на невысоком каблуке, сантиметра четыре, но уже не детские, замшевые. И юбку мы ей первый раз взрослую купили, такую, как ей хотелось: замшевую, на замочке, длинную. Я говорю: «Ты такая хрупкая, худенькая. Ты будешь такую юбку носить?». Погибла она в той черной юбке.
           Очень любила наряжаться в последнее время. Весь гардероб иногда перемеряет, а фигурка у нее хорошая была, худенькая, хрупкая, и самой, видно, нравилось, что в ней изменения такие происходят. Ей кто-то комплимент скажет, а она прямо вся цветет, вся светится. Волосы у нее длинные были, и она сама себе придумывала прически, но не решалась никуда сходить. На показ — нет.
           У меня 26 мая день рождения, но отмечали 29 — приурочили к выходным.
           На следующий день Иришка, которая знала о концерте, начала собираться, говорит: «Группа «Манго- Манго» будет, интересно, молодежи много».
           Оленьке позвонила одна одноклассница. Оля сказала, что Иришка собирается на концерт, и та предложила ей: «Пойдем тоже». Они с Ирой пошли практически одновременно, только Ира пошла со своей компанией, студенческой, а Оленька поехала с этой девочкой.
           Собиралась — у Иришки взяла черную ажурную кофточку, оделась во все черное: в последнее время ей почему-то нравился черный цвет, она предпочитала его всем остальным. Зашла на кухню: «Мам, мне так волосы мешают. Ничего, если
           я хвостик сделаю?». У нее очень пышные волосы были, виться в последнее время стали. Я говорю: «Сделай, конечно». Она заколола заколкой, крутанулась еще и побежала. Она всегда рано приходила, никогда долго не гуляла, поэтому у нас и не было такой привычки спрашивать, во сколько придешь. «Я побежала», — сказала она, вся такая летящая.
           Выходной день, погода хорошая. «Ну что, — думали мы, — с ребенком может случится? Погуляют и приедут.» Тем более что вдвоем с сестрой едут.
           Раньше одну мы ее никуда не пускали, а ей, наверное, уже хотелось быть повзрослее. Оленьке в силу ее нерешительности всегда было трудно контакт наладить с детьми, она всегда немножко особняком держалась. Только в последний год у нее появилось много друзей. А тут ее девочка позвала, которая имела авторитет в классе, и ей, конечно, очень хотелось пойти. Намерения препятствовать этому не было.
           Странное стечение обстоятельств. Мы ведь утром собирались идти на базар — выпускной же на носу, надо что-нибудь из одежды купить. Собирались до последнего, и тут вот девочка ее сагитировала на праздник пойти. Так ей хотелось пойти — она вся светилась. В тот день она с таким вдохновением шла на этот концерт, так быстро собиралась. Начала со мной советоваться, что надеть. Я говорю ей: «Ты хоть поешь, позавтракай». — «Я не хочу. Я возьму свои денежки, и мы, может, там что-нибудь вкусненькое купим.» Я все переживала, что она голодная пошла. Торопилась, как на крыльях летела.
           Не могу сказать про какое-то предчувствие, но чувство тревоги было. Ощущение необычное, не по поводу, что она ушла, а какое-то непонятное, необъяснимое чувство тревоги. Я не находила себе места в тот день. А когда стали тучи сгущаться, вообще волнительно стало. Она поздно домой никогда не возвращалась, а тут, когда и в восемь, и в десять ее не было дома, я даже боялась высказать мысль, что, возможно, что-то случилось.
           Иришка пришла домой и рассказала, что они с Оленькой встретились там, на проспекте Машерова, минут за тридцать до того, как все произошло. Мальчик из компании Ириши, Виталик, собирался ехать домой, и Ирочка попросила, чтобы он Олюшку домой завел, девчонок проводил: они ведь еще малые. Он взялся их проводить, и они пошли в переход. А компания Иришки решила еще погулять. Старшие пошли в другой переход, ко Дворцу спорта, а потом, когда дождь закончился, Ира увидела, что «скорых» много, что на Немиге что-то произошло.
           Сестра:
           — Я туда сходила, но прошло уже достаточно времени, люди уже мало что говорили, те, кто там был, уже разошлись. Услышала, что вроде пару человек куда-то упало — под машину или под поезд, но точно никто ничего не знал. Мы еще гуляли часа два, а потом вернулась домой.
           Там, на празднике, Виталик сфотографировал девчонок, но Оле очень не понравилось это. Она сначала не видела, что их фотографируют, хотела уклониться в самый последний момент. Вот и осталась она на последней фотографии — черная узкая юбка, черная маечка.
           Я до сих пор не могу понять, почему она не зашла в метро. Может, оно было перекрыто? Мы разошлись в разные стороны буквально минут за десять—пятнадцать до дождя, но туда же люди пошли, когда уже начался дождь, — а идти ми-
           нут пять. Может, они очень медленно шли? Непонятно.
           Мать:
           — Я дома все бегала на балкон, все смотрела, ждала. Начало смеркаться, и тут звонок в дверь. Я открываю — там Иришка стоит, веселая такая. Я спрашиваю: «А Оленька где?». И она сразу в лице изменилась, говорит: «А разве ее нет еще?». Я говорю: «Нету». Мы тогда сразу стали искать. Позвонили Виталику, и его мама сказала, что он в больнице.
           Саша, муж, работает в больнице скорой помощи, и я говорю ему: звони в больницу. Мы стали звонить, узнавать, что же произошло. Да, сказали, пострадавшие поступают в больницы, есть жертвы.
           Мы сели в машину, поехали. Иришка поехала с нами. Приехали в больницу скорой помощи, нашли Виталика, подошли — он почти в бессознательном состоянии, но все-таки мы его растормошили: «Виталик, где Оленька?». Он сказал, что ничего не знает, ничего не помнит…
           Среди живых ее не было, и нам посоветовали ехать во 2-ую больницу. Мы уже знали, что есть жертвы, но сколько погибших — не знали. Когда мы приехали во 2-ую больницу, было уже, наверное, час ночи. Мы врачи, поэтому мужа пустили туда, я осталась ждать. Он посмотрел всех неизвестных среди живых и среди погибших — Оленьки там не было. Надежда еще теплилась, хотя я уже чувствовала, что произошло что-то страшное, непоправимое.
           Нам сказали, что многих повезли в 10-ую. Но видимо, врач, который говорил с нами, не решился сказать, что туда только мертвых повезли, погибших. Когда мы приехали и зашли в приемный покой 10-й больницы, нам сказали, что здесь только погибшие — идите в морг. Там мы Олюшку и нашли. Страшно было. Она числилась как поступившая с Немиги. Сразу с Немиги, сразу погибшая. Числилась под номером 104.
           Олюшке за неделю до этого снился страшный сон. Она говорила: «Мама, мне такой страшный сон приснился», а я говорю: «Страшные сны рассказывать не надо, не рассказывай. Это все погода плохая, не вспоминай». Я и не знаю, что ей снилось.
           Сестра:
           — Оля, которая была с ней, сказала, что она ничего не помнит. Она только помнит, что ее ударили по голове и она начала терять сознание. Помнит, что Олечка наша присела, может быть, она пыталась как-то спрятаться, потому что какие-то ребята прыгали сверху, с боковых бордюров у входа в метро. Это были выпившие парни, которые и создали эту потасовку. Оля говорит, что у нее было такое ощущение, что наша Оленька присела. Потом она ничего не помнит — потеряла сознание.
           Я могу сказать, что там было очень много пьяных, практически все. Жара была. Многие покупали водку — она была во всех магазинах. Везде пили, плюс еще это пиво. Даже когда мы пошли в переход ко Дворцу спорта, эти пьяные создали такую волну, лезли вперед, пихали, толкали. Там тоже было достаточно страшно, поэтому мы ушли под дождь.
           Тянуло туда, в метро, и у меня появилась странная подсознательная тревога, когда нам сказали, что пару человек погибло. Мне подруга говорит: «Чего ты боишься? Оля же с Виталиком пошла. Не беспокойся». Мы подошли туда, посмотрели. Подруга говорит: «Вот видишь, ничего тут не случилось». Но все равно екнуло что-то.
           Мать:
           — Уже после гибели Оли мы стали просматривать с Сашей тетрадки и очень интересное обнаружили: во многих тетрадях она рисовала заходящее солнце. У нее везде эти картинки с заходящим солнцем. Какие- то рассуждения, какие-то стихи выписывала: о смысле жизни, о жизни и смерти… Очень интересно, какие у нее мысли были — о том, что жизнь не бесконечная, заканчивается. Не могу объяснить: может быть, у нее был страх смерти? Она никогда не говорила.
           В последнее время мне все снится, что она болеет. Может быть, это мои переживания сказываются. Я у нее один раз расспрашивала во сне: «Оленька, тебе страшно, тебе больно было?». Она сказала: «Нет, мама, мы сначала смеялись, думали, что это шутка. Мы смеялись, а потом мне стало нечем дышать. Трудно, и все. Я больше ничего не помню, но мне было совсем не страшно».
           Мы сейчас ребенка ждем. Решились мы на такой шаг пойти потому, что было огромное желание ее вернуть. Сейчас я уже понимаю, что это будет не она, но мне казалось, что если родится ребенок, то это родится она. Когда это все-таки осуществилось, мне Оленька два раза приснилась и сказала: «Мама, я жива. Ты не переживай, я жива». Не сказать, что я человек верующий, но верю в какое-то переселение души, что-то в этом есть. Наверное, это не зря. Мне что-то свыше подсказало, что надо, чтобы у нас был еще ребенок.
           Невыносимо от мысли, что ее никогда с нами не будет. Я не нахожу объяснений тому, что произошло, только думаю, что свершилась великая несправедливость — погибли невинные души. Но это и какое-то предупреждение свыше, нам, людям: надо задуматься над тем, что мы порой делаем много неправильно. Но это жестоко и несправедливо. Ведь сначала предзнаменование было, как предупреждение природы: люди, остановитесь, задумайтесь, что вы творите! А потом как будто массу людей в течение короткого времени засосало в какую-то воронку. Их всосало туда, в этот переход. Мне кажется, что произошло что-то сверхъестественное, что объяснить очень трудно. Не поддается никаким логическим объяснениям: почему они туда шли, почему друг на друга пошли?
           Рассказывают Олины подруги
           — Оля была в классе какая-то не такая, как все, — более индивидуальная. В последний год у нас была постановка в школе, она играла одну из звезд Голливуда и, когда нарядилась и подкрасилась, была копией актрисы, которую изображала.
           Она была очень хорошей, ей можно было все рассказать, что наболело на душе. Я прихожу к ней и говорю: «Вот у меня так плохо. Я могу тебе рассказать?» — «Конечно.» Она никого не делила: вот этот плохой, а этот хороший. Из нашего класса она никого не исключала: с этим буду, а с этим не буду дружить.
           — Она очень переживала, если кого-нибудь из одноклассников обидели. Очень воспринимала несправедливость.
           Когда я собиралась на дискотеку, все время пыталась и Олю вытянуть. Говорю: «Оля, пошли. Оля, пошли». Оля: «Ой, не хочу. Чего я пойду?». Как дискотека — хочется сходить, потанцевать. А она наоборот: «Я лучше дома посижу». Может быть, один или два раза я ее так вытянула. А так дома сидела.
           В тот день я знала, что будет концерт. Я хотела туда пойти, но мама меня отговорила и забрала в деревню. Говорит: «Я тебя не оставлю здесь одну, поехали с нами в деревню. Будешь готовиться к экзаменам». Я очень не хотела ехать. Думала, что Оля тоже будет дома — она собиралась заниматься. Я ей позвонила и сказала, что еду в деревню. Она ничего не сказала. Я не ожидала, что она может пойти, ведь даже на школьную дискотеку ее невозможно было вытянуть.
           С ней куда ни поедешь, всегда было интересно. Она хорошо ориентировалась в Минске. Любила просто съездить в центр города погулять, наш район уже надоел — тут сходить некуда. Оля все смотрела старые фотографии и возмущалась: вот мама с папой раньше так часто куда-то ездили, каждые выходные, а сейчас никуда не ездим.
           В декабре еще она говорила: «Скорее бы на курсы — уже дома надоело сидеть, там и новые люди, и преподаватели». Когда уже начала ходить, я спрашиваю: «Ну как, интересно?». — «Да, интересно. Скоро экзамен.» Она все волновалась из-за экзамена, потом уже приходит, звонит, я спрашиваю: «Ну что?» — «Четыре.» — «Молодец.»
           — Когда я в последний раз ее видела, сказала, что поеду в деревню, и спросила: может, она со мной хочет поехать. «Нет, у меня экзамен по английскому.» Мы уезжали на два дня, и когда я приехала, то позвонила Оле, но родители сказали, что она пошла гулять куда-то. Утром встала, папа говорит, что на Немиге что-то произошло. Я говорю маме: «Пойдем сходим позвоним». У нас телефона нет, а у меня нехорошее предчувствие было. Вышла из подъезда и увидела девочек из класса. Они подошли ко мне: «Ты знаешь, что Оля погибла?». Мне сразу так плохо стало. Я, пока сама не увидела, не верила, что она умерла.
           Она была моей самой лучшей подругой. Сейчас даже в школе я не могу находиться…

Глава из книги "Трагедия на Немиге"

Далее по списку
(Говен Владимир)