Ирина запомнилась доброй, с улыбкой на лице. Буквально перед смертью, где-то за месяц-два, она говорит мне: «Мама, правда, я у вас первый ребенок по любви?». Я говорю: «Дочка, почему ты так спрашиваешь?». А она говорит: «А тебе что, неприятно?». Она все время была серьезной. Улыбалась, но всегда оставалась серьезной. Хорошо вязала, у нас очень много ее салфеток, занималась фитодизайном. Все, что я могу сейчас вспомнить из ее жизни, — это учеба, вязание, лес. Она очень любила ходить в лес, по грибы, ягоды. Очень хорошо собирала ягоды. Мы ездили в Смолевичский район, у нас там дом, дача в деревне. Там они были предоставлены сами себе, ни от кого не зависели, им это очень нравилось. Я на II группе инвалидности — с 1994 года. Они все время мне помогали. Я приезжала на дачу, а дочки мне постоянно говорили: «Ну, мама, посиди, мы сами все сделаем». Мы их оставляли в деревне в будние дни, я говорила: «Дети, нужно картошку прополоть и грядки». Когда мы приезжали, все вместе ездили на озеро отдыхать. Мы с отцом в будние дни уезжали в город, а на выходные ехали в деревню. Мы часто ходили в лес, и я всегда просила их не отходить от меня далеко. Идем по лесу недалеко друг от друга. Я два гриба найду, а у Иры — полведра. Спрашиваю: «Где ты их насобирала?». А она только смеется в ответ. И вот так было всегда: то по грибы, то на озеро, а дома то вязание, то учеба... Никуда дочка особенно не ходила. Пожалуй, раз сходила на дискотеку, когда еще училась в школе, потом сходила на дискотеку в техникуме, а 30 мая вышла в третий раз. После десяти классов поступила в Минский энергетический техникум. У нее была мечта: закончив на отлично техникум и получив «красный» диплом, поступить в политехнический.Училась в техникуме по специальности «автоматизация и управление энергетическими процессами». Несколько ее школьных подружек училось там. И она решила: пойду в этот техникум вместе с девочками... Позвонили в техникум. Оказалось, сегодня последний день приема, документы принимаются до четырех часов. Я сказала: «Доченька, быстро собирайся». Сдав документы, в тот же день поехали на дачу. И она с дачи ездила в Минск на экзамены. Сдала математику на четыре балла. Я посоветовала ей сдавать не русский, а белорусский. Так и поступила. Училась в техникуме на четыре и пять, на втором курсе стала получать повышенную стипендию. Ире нравилось быть лидером, быть первой. Она сказала мне, что закончит II курс без троек и постарается исправить все четверки на пятерки. У нее оставались неисправленными две-три четверки — по английскому, по истории и, по-моему, по химии. Она исправила в субботу четверку по математике, а в воскресенье погибла...
У Иры было очень много занятий, скоро должна быть сессия. Я ее просила поехать с нами на дачу, но она отказалась — мол, нужно готовиться к сессии. Она очень хорошо чертила, ее от группы в техникуме отправляли на олимпиаду по черчению.
Она многим помогала чертить чертежи, и, видимо, из-за этого у нее и не было времени ездить с нами на дачу этой весной.
Все время делала уроки (два года в техникуме и десять лет в школе), лежа на ковре. И читала, и писала, и смотрела телевизор — и все это одновременно. Я всегда ругала ее за это, а она мне в ответ: «Так мне лучше запоминается».
30 мая девочки пошли на праздник втроем: Ирина, Ольга (моя младшая дочь) и племянница Марина Монашенок. Девочки много времени проводили вместе. Ирина с Мариной особенно дружили. Они всегда были вместе, шептались, смеялись. Марина была очень веселой девочкой, шутила, смеялась, и смех ее очень заразительный. Так получилось, что воспитанием Марины занималась бабушка — наша с сестрой мама Но одно время Марина жила у нас. Вот почему дети так сблизились. Марина считала себя нашим ребенком, часто говорила: «Тетя Наташа — моя вторая мама». Марина восемь классов закончила, сейчас была бы в девятом. Хотела поступать в торговое училище. Мечтала стать продавцом промышленных товаров Она всегда помогала нам на даче, ходила с нами в лес ездила на озеро. Девочкам это так нравилось... У нас первый год нет закатанных грибов. Первый год, как умерли Ирочка и Мариночка...
И 30 мая дети поехали на праздник втроем. В газете писали, что мы в этот день находились на даче. На самом деле мы были на похоронах — у нашей невестки умер отец.
Похоронили его на Кальварийском кладбище, теперь рядом с ним — могила милиционера Гены Рябоконя, который погиб, спасая людей, на Немиге. Минут за сорок до трагедии мы возвращались с похорон. Примерно через полчаса после нашего возвращения домой Ольгу привела какая-то совершенно незнакомая девушка. Наша младшая дочь находилась в шоковом состоянии. Нас напугал ее вид: грязная, взъерошенная, босая, она буквально висела на руках своей провожатой. Я спрашиваю: «Дочка, что случилось?». Она отвечает: «Мама, со мной все в порядке. На Немиге случилась беда, езжай разыскивать Марину и Иру». И все поторапливала нас с отцом, повторяла: «Где они, что с ними?». Я позвала соседку побыть с Ольгой, сказала, если что, звонить в скорую помощь, а с отцом взяли такси и поехали искать детей. Во 2-ую больницу мы добрались к десяти вечера. Там не было уже ни телевидения, ни журналистов, только несколько милиционеров. Некоторые дети уже лежали за стеклянной дверью на полу — мертвые. Потом приехали с Белорусского телевидения, НТВ, начали снимать людей, которые там ожидали каких-либо новостей. Мы говорили, что нас не нужно снимать, просили показать нам наших детей, пропустить хотя бы по одному родителю за стеклянную дверь. Каждый хотел знать: есть ли среди этих погибших его ребенок? Но никого не пропускали. Так мы и не добились ничего. Позже появились представители власти, принесли списки из реанимации — в них были те, кто смог назвать свои фамилии. Тут мы ничего не узнали. Посоветовали обратиться в больницу скорой помощи. Многих из тех, кто сразу умер, увезли туда. Приехав в больницу скорой помощи, мы не решились пойти в морг — надеялись, что наши дети живы. Пошли в реанимацию. Там сказали, что у них находится какая-то девушка, на вид лет двадцати, у нее черепно-мозговая травма, в тот момент ей делали операцию. Я попросила врачей пойти посмотреть, не моя ли это дочь. Из дому я захватила с собой ее паспорт (Ирочка выглядела старше своих лет), а также назвала ее особые приметы (у нее когда-то был сломан пальчик, неправильно сросся и был немного кривоват). Врачи пошли смотреть. Нас, естественно, не пустили. Эту девочку уже подготовили к операции, сбрили волосы, у нее очень сильно были сжаты руки, было невозможно разжать пальцы. Нам сказали прийти утром. Возвратились домой в начале четвертого. Ольга не спала, с ней неотлучно находилась соседка, они ждали нас. Мы им сказали, что пока не нашли ни Ирину, ни Марину. До утра мы обзванивали все больницы города. Утром бабушку отправили в деревню — не знали, что и как ей сказать. Бабушка рано утром уезжала в деревню. Автобус шел где-то в 6.40, а из дому нужно было выезжать около шести. Я позвонила сестре (матери Марины) домой и сказала, что мы заедем за ней на машине: «Раз мы детей до сих пор не отыскали, то они или в реанимации, или их уже нет в живых». У сестры началась истерика, я попросила ее успокоиться и ничего не говорить маме. Мама уехала, ей ничего не сказали. Около шести утра мы были в морге больницы скорой помощи. Там и отыскали Ирину. Она лежала к нам лицом... У дочки были такие большие и красивые глаза, и они были полуоткрыты...Мне запомнился один из последних моментов жизни моей дочери. Уезжая на похороны, мы оставили Ирину с моим трехлетним племянником (сыном сестры Елены). В тот последний день, в воскресенье, когда мы с сестрой уходили, Ирочка с племянником нас провожала, стоя у двери. Ирочка улыбалась и говорила: «Я справлюсь, вы не волнуйтесь». Не в первый раз она с ним оставалась, она у нас была девочка взрослая и самостоятельная...
Я знала, что дети пойдут на Немигу. Я дала им по 100 тысяч на мороженое. И они уехали... Мне запомнились два момента: когда мы оставили ее с племянником и когда ее нашли. Ирочка как будто смотрела на нас полуоткрытыми глазами. И все...
Марину Конашенок мы нашли в 10-й больнице. Мы оставили Ирочку в морге, так как никто не знал, будут ли делать вскрытие. Мы видели всех погибших и пострадавших детей. В больнице скорой помощи с нами очень грубо разговаривали. Может, это связано с тем, что еще нигде не было никакой информации. Нам сказали, что мы должны заказать и оплатить машину, забрать погибшего и отвести его домой. Или: «Езжайте на предприятие, где работаете, и просите выделить транспорт, забирайте своего погибшего ребенка». Поэтому мы и заехали на часовой завод, на котором я работаю, договориться насчет машины. Я сказала, что пока мы нашли только одного погибшего ребенка — мою дочь, но есть вероятность, что может быть и второй — племянница, поэтому машину надо до конца дня. Мы отправили машину в морг, за Ирочкой, а на легковой поехали покупать одежду. Тогда мы не знали, будет какая помощь от государства или нет. В магазине сказали, что все будет отпускаться по безналичному расчету...
Первой привезли домой Марину, хотя Иру нашли в шесть утра, а Марину где-то в час дня. Мы решили хоронить девочек из одной квартиры, потому что все родственники хотели быть рядом, провожая их в последний путь. Для Ирины это родной дом, а Мариночка тоже некоторое время жила здесь. Два гроба выносили из одной квартиры.
У Ирины был переломан шейный позвонок, и голова на обычной подушке не лежала, и мы купили мягкую подушечку, чтоб голова немного утонула в ней и приняла нормальное положение. У Мариночки был вдавлен глаз и проколота каблуком щека, не считая синяков и ссадин. Одежду, в которой они погибли, мы не выбрасывали, оставили на память. Иногда достанешь, наплачешься и снова уберешь.
Что касается похорон, то я сожалею только об одном, что их не похоронили на Московском кладбище. В тот момент нам было не до этого, мы не слышали никакой информации по поводу проведения похорон. В техникуме, куда я позвонила и сказала, что случилось, даже не поверили, переспросили: «Это что, шутка?..».
30 мая дочь моя погибла... Она очень любила жизнь. Это был необычайно энергичный ребенок. Когда я начинала с ней говорить о жизни, она отвечала: «Мамочка, я все вижу и понимаю». За Ирину у меня ни разу не «дрогнула душа». Я не думала, что она может попасть в такую ситуацию и погибнуть. Где-то в глубине души я сожалею, что воспитывала детей строго, не давала им слишком много воли, как им хотелось бы. И вот я задаю себе вопрос: что мои дети видели в этой жизни? Да ничего! Только учебу, дачу, лес, озеро. Ничего больше. Ирочка всегда была очень послушной девочкой. Когда ей было десять лет, я тяжело заболела. Я много времени находилась в больнице, и Ирочка полностью меня заменила, всеми деньгами распоряжалась она, и я была спокойна. Они часто навещали меня, привозили гостинцы.
У Ирины очень хороший отец. Я никогда не боялась умереть, потому что знала: моя младшая дочь Оля никогда не останется одна, Ира с отцом ее вырастят. Я много и тяжело болела и подготавливала старшую дочь к тому, что все может случиться. Она была очень самостоятельной девочкой. На совершеннолетие я хотела купить ей золотую цепочку или колечко, но она отказалась. И вместо подарка мы купили ковер. Я не хотела его застилать сразу. Думала — отдам дочке, когда соберется выйти замуж. Но Ира настаивала: «Я хоть похожу по нему!». Не знаю, может, что-то чувствовала?.. И мы его застелили. Ирина немного походила по нему — и все...
Мы говорили с младшей дочерью Ольгой о том, что случилось 30 мая в подземном переходе на Немиге. Ольга находилась в первых рядах. Практически внизу, на полу. На ней лежали как живые, так и мертвые. Гора из человеческих тел доставала до потолка. Она не знает, в скольких шагах или минутах была от смерти. Олю пытались вытянуть, но не смогли: «Если мы начнем тебя тянуть, то просто разорвем». Так говорили ребята, которые вытаскивали. Я у нее спрашивала, не теряла ли она сознание? Ольга сказала: «Нет». Она кричала. Кричали многие. Может быть, она слышала голос Ирочки, у нее громкий голос. Дети потеряли друг друга наверху, когда стали спускаться по ступенькам. Ирина встретила знакомого мальчика. Он шел около той стенки, где нет поручня, за ним шла Ирина, а рядом с ней Марина. Пострадал ли тот парень, мы не знаем. Он был знакомым Ирины, а Ольга его не знала, встретили они его случайно, он тоже шел в переход. Оля рассказывала, что ее начало толпой относить к поручню, и она упала там, где уже не было ступенек и заканчивался поручень. Там она и лежала, ближе к стенке, благодаря этому, видимо, и осталась жива. Она упала под натиском толпы. Я спрашивала: «А что у вас впереди было? Почему люди начали падать и почему вы не шли дальше, если там было свободно?».
Факт лишь в том, что детей нет...
Из-под Оли как-то удалось вытащить девочку. А Олины ноги оказались сильно прижатыми лежавшими на ней людьми. Поэтому Ольгу удалось вытащить лишь тогда, когда основная масса людей, уже мертвых и еще живых, была уже поднята наверх. Какой-то мальчик хлопал ее по щекам, чтобы она не теряла сознания. Кто-то передал ему минеральную воду, он брызгал ей в лицо и давал немного пить, чтобы не потеряла сознание. Сами понимаете, что значит после всего этого остаться в живых.
И все же я считаю, что виновные — есть. Виноваты не дождь и не стихия, нет! Я спрашивала у Ольги: как они могли оказаться в той ситуации, ведь я их всегда учила быть осторожными, никогда не садиться в чужую машину, вообще быть осторожными во всем и везде. Я никогда не боялась, что с Ириной может что-то случиться, тем более что она была физически сильной, рослой, крепкой девочкой. И Оля мне ответила, что когда они глянули на эту тучу, — она была большой, черной и страшной, — то решили, что она на всю ночь, хотя дождь только начинался. Зонтиков у них с собой не было, и девочки решили поехать домой, а добираться к нам лучше всего на метро. Они пошли в переход, практически уже спустились вниз... Вы представляете себе, что такое толпа?
Вот снимок в газете: Ирина в грузовике, в беленькой кофточке, когда первых погибших клали отвозить в морг. Вот на снимке видно: у нее головка привязана к руке. Когда мы приехали в морг, именно в таком положении мы ее и нашли. Врачи сделали это из-за того, что у нее был переломан шейный позвонок — голова моталась из стороны в сторону. Оля увидела сестру сразу, уже мертвой, на Немиге, но когда вернулась домой, ничего нам не сказала, а сказала лишь через три недели. Она говорила, что видела Ирину, хотела подойти, сказать: «Это моя сестра». Но ее не пропустили. Оля сказала:
«Марину — не видела, а Ирину видела уже мертвой». Я спросила: «Почему ты ничего не сказала мне? Мы всю ночь искали, а ты знала и молчала?». На что она ответила: «Я поняла твое состояние, когда ты увидела меня. Если бы я сказала об Ирине, ты умерла бы на месте...». Может быть, она и права...У Ольги был перелом руки и сильнейший нервный срыв из-за того, что она там видела, из-за сестры...
Марина тоже сразу погибла...
У меня не было предчувствия беды. А у детей? Я спрашивала у Ириной подруги Лены: не рассказывала ли Ирина ей что-нибудь? Оказывается, Лене она говорила: «Мне последнее время снятся страшные сны, и мне очень страшно».
Может, у Иры и в самом деле было какое-то предчувствие. Последнее время она часто ссылалась на то, что ей много задают, и не хотела мне помогать. Я ей говорила: «Подожди, выйдешь замуж, родишь деток, будешь меня просить, чтоб помогала тебе их растить». А она отвечала: «Ты не увидишь моих детей». Я сердилась: «Ирина, почему ты так говоришь?». А она повторила: «Ты не увидишь моих детей». Так она мне в последнее время говорила раза два-три. Сейчас, когда я прокручиваю в голове всю ее жизнь, думаю: неужели она и вправду что-то чувствовала?.. Все время задаю себе этот вопрос: почему она так говорила, действительно что-то предчувствовала?
Первое время я ждала Иру из техникума. Казалось, что она вот-вот придет, уже идет... Если бы мне кто-то сказал, что я буду жить, а моего ребенка не станет, я бы никому никогда не поверила...
