Рассказывает мать
Лидия Михайловна Корзун
и друг детства и однокурсник
Вася Марушенко
Мать:
— Дима был очень хорошим ребенком, это золотое дитя. Он все понимал, ему всегда можно было все
объяснить. С ним у меня никаких проблем, кроме болезней: в детстве он часто болел. Потом он начал
заниматься спортом — легкой атлетикой, греблей, тэквандо — почти всю школьную жизнь. Он очень любил
игры, бегал, плавал — в общем, был очень живым подростком. Участвовал в школьных соревнованиях, со
мной ездил в санатории, часто отправляла его в пионерские лагеря. Он окреп, стал здоровым рослым
парнем.
Дима любил музыку, был веселым, общительным, душой компании. Его друзья выросли у меня на глазах.
Все они хорошие ребята, и к этой кучке прибивалась вся хорошая молодежь нашего околотка. Я их никогда
не выпроваживала, они постоянно были у нас в квартире. Дома Дима или нет его — они все равно
приходят: кто включает музыку, кто телевизор, видеомагнитофон, позднее — компьютер. Потом, когда
выросли, вместе собираются то на дискотеку, то просто гулять. Не было у них драк, разборок.
С детства Дима отличался аккуратностью. Помню, поехали они классом в санаторий. После приезда
учительница критиковала всех детей, чистюля был один — Дима Корзун. Конечно, я его этому учила, но он
впитывал только хорошее. Есть же дети, которым толкуешь-толкуешь что-то, а до них ничего не доходит,
ничего не понимают, а он все схватывал. Было однажды, в классе десятом-одиннадцатом, что он начал
покрикивать. Я ему говорю: «Сын, что же это с тобой будет, если ты с таких лет будешь кричать?». Он
моментально умолк, и больше никогда не позволял себе такого. Я учила его держать себя в руках, владеть
собой. После у меня с внуком была такая же картина, что он начал повышать голос. Тут уже Дима моими
словами ему начал то же самое втолковывать: «Что это ты кричишь, что это у тебя за манеры? Ты должен
научиться спокойно разговаривать». Дима все моментально схватывал и учил этому других.
У меня есть дочка, внук, а Дима у меня второй, поздний ребенок. Когда в детстве на него находили
капризы, я его не ругала, а брала за руку и говорила: «Пошли в другую комнату. Посиди. Успокойся. Потом
приходи к нам». Он посидит-посидит, заглядывает к нам. Я говорю: «Ну что, успокоился? Заходи».
Когда были какие-то недоразумения, ему прямо говорила: «Это — наглость. Это — хамство. Вот это то…
Это то…». Всегда называла вещи своими именами. Объясняла, как он поступил и как надо поступать.
Учила: «Ты должен это убирать. Ты не должен так поступать». И это все шло ему на пользу. Он
шлифовался.
Я учила его просеивать и отметать все мелкое и неважное, вкладывала в него доброту и
снисходительность. Конечно, я занималась его воспитанием, но он от природы был добрым. И, впитав в
себя самое лучшее, он стал таким человеком.
Дима, наверное, понимал, что он выше по уровню своего развития, по сознанию, но в то же время он был
очень снисходителен к людям. Старался войти в положение любого человека, помочь. Это что-то
невероятное — он никогда никому не нагрубил, всегда был снисходительным.
В школе он учился, как все мальчишки, но когда поступил в институт, то сразу повзрослел, многое понял.
Он очень вырос духовно, возмужал. Изучал экономику, философию. Очень любознательный. Он всегда
говорил: «Мама, я хочу учиться, хочу быть хорошим специалистом, хочу иметь хорошую работу». У него
были планы окончить этот факультет, потом — экономический. Он строил большие планы на будущее.
Хотел иметь хорошую семью, и чтобы у семьи было все. Я его спрашивала: «А сколько ты детей хочешь?».
Он говорил: «Если буду обеспеченным, у меня будет три или четыре ребенка, не меньше». Говорил, что
жениться будет только тогда, когда сможет обеспечить семью. К этому он относился очень
ответственно.
Очень любил покушать: мясные, овощные блюда, салаты. При этом он сам это все готовил. Когда
отмечали его двадцатилетие, он вместе с моим внуком сделал буквально все, только горячие блюда я
готовила ему. Двадцать лет ему исполнилось совсем недавно — 18 февраля.
Дима был очень хорошим и все понимал, может быть, поэтому и погиб. В двадцать лет он так рассуждал,
что я иногда просто удивлялась. Я даже говорила ему: «Дима, как ты думаешь это? Как это?..». Ребята
тоже удивлялись.
Когда в институте он начал изучать философию, то и к жизни стал относится по-философски, с
пониманием того, что все относительно в этом мире. Он меня всегда учил: «Мама, не бери в голову все
это. Просто живи и прикалывайся». На праздники, если сам не мог приехать, он мне присылал открытки,
очень хорошо подписывал и все уговаривал: «Мама, не бери в голову. Живи по приколу. Время пройдет,
все образуется. Мы с тобой еще заживем. Будет еще и на нашей улице праздник». Вот и дождались
праздника…
В то воскресенье мне стало очень плохо. Был праздник, но я даже не могла в церковь идти. В субботу он
просил кое-что на рынке купить — я купила, а в воскресенье мне стало очень плохо. Металась туда-сюда.
Думала, что, может, погода будет меняться, что дождь пойдет. Сходила в магазин, прошлась. Как-то
расходилась, и немного легче стало. Утром мне позвонила знакомая и спросила, знаю ли я, что в Минске
произошло? Почему-то все — соседи, знакомые — сразу подумали: а как там Дима. Я говорила, что,
может, он туда не пошел, я даже не могла предположить такого исхода. Я начала звонить в общежитие,
чтобы он перезвонил. Жду, жду — нет звонка. А ведь он такой внимательный был — раз в неделю всегда
звонил: «Мама, ну как ты там?». Он всегда говорил, что у него все хорошо. Перед этим, за два дня, звонил
тоже. Тоже все хорошо. Говорила ему: береги себя. Такие ребята, как он, никогда никуда не влазили, не
имели дела ни с каким алкоголем. За него у меня была душа спокойна. И в тот день я все надеялась. Одно
беспокоило: почему же он не звонит? Потом позвонил Андрей и сказал: «С Димой плохо». Я спросила: «Как
плохо?» — «Плохо.» Я говорю: «Но он же живой?» — «Нет, тетя Лида, он не живой.» Я говорю: «Может, вы
ошиблись?» — «Нет, не ошиблись.» Ну и все…
Каталась по полу… Кричала… Плохо стало… Внуку сказала: «Вызывай “скорую”. Сообщи на работу». И
начались мои ужасы, которые очень трудно пережить. Мне 28 ноября будет шестьдесят — он у меня
поздний ребенок, а уже полгода, как его нет. Какие уж тут дни рождения? Единственное, я хочу отметить
полгода, но немного раньше, так как начинается пост. Надо в церковь сходить, как положено. Дима тоже
был верующий…
Когда забирала его вещи — все чистенькое. Все документы — в обложечках, обложечки новые. Зачеточка
— одни пятерочки. Он всегда говорил: «Мне не нужны тройки. Я стараюсь. Я хочу выучиться». Последнюю,
зимнюю, сессию сдавал — одна четверка, остальные пятерки. Зачеты сдавал — позвонил, а я ему
говорила, чтобы приехал. Он ответил, что только воскресенье остается свободным, потому что 29-го, в
субботу, сдает зачет. Душа кровью обливается… 29-го сдал зачет, а 30-го его не стало. Сессию он уже не
начал. На похороны приезжали его ребята из института и замдекана — все очень тепло о нем отзывались.
Я хочу сказать насчет Минска. Я теперь привязана к этому городу, теперь — хочешь не хочешь — надо
ездить Но этот порог нужно преодолеть. Одна мысль — увидеть это место. Я сама не из Беларуси,
приехала в Светлогорск из России, а жила, училась на Украине, приехала по направлению и все время
думала, что уеду жить поближе к своим родным. А теперь я оказалась заложником, теперь не могу отсюда
тронуться. Не могу из Светлогорска никуда уехать, потому что здесь мой дорогой мальчик похоронен. И
Минск, какой бы он ни был, но я к нему тоже привязана. Как бы мне ни было тяжело, я все равно должна
буду сюда ездить. Очень тяжело, но в то же время никуда не денешься от этой трагедии. Мало-помалу
надо себя вытягивать из этого горя. Жить-то надо. Надо что-то делать — и для него, и для себя, дочки,
внука. Конечно, потеря огромная, нелепая, несопоставимая. Приходят ребята, спасибо, не забывают
друзья, но мне так не хватает моего мальчика. Такой высокий, веселый, красивый парень был, добрый.
Такие ясные-ясные глаза. В его красивых глазах нисколько не было ни фальши, ни лжи, он никого не мог
предать и не предал бы за всю свою жизнь. Такой цельный человек.
Он мне приснился — еще до сорока дней, дней двадцать прошло после гибели. Я сделала все, что нужно
было по-церковному, молилась за него. А приснился он: ко мне с такими горячими объятиями бросился —
бегом, веселый, радостный. И я к нему. После того, я думаю, может быть, что-то решилось у него. А перед
сорока днями он уже поцеловал в щеку. Я задремала и почувствовала, проснулась — никого нет. А потом
мне не снился. Я все время хотела, чтобы он мне приснился. Я женщина верующая, в возрасте, все хочу
как-то ему помочь, его душе. Поэтому я часто молюсь, поминаю его. Молюсь и говорю: «Господи, ну
покажи мне, где он, что с ним». И в ту ночь снится мне сон. Будто бы прихожу я в какую-то квартиру, вправо
дверь открывается. Квартира двухкомнатная, обычная, как у нас обставленная. Лежит женщина одетая на
кровати. Я спрашиваю: «А где здесь мама моя живет?». Она отвечает: «Да вот же, прямо дверь». Захожу в
ту комнату, открываю дверь: слева шкаф стоит темного дерева, стол… И посередине стоит мальчик лет
трех — чистенький, светленький, в беленькой рубашечке с рукавчиками, колготочках. Я присматриваюсь,
присматриваюсь к нему и говорю: «Ой, да у тебя колготочки мокрые». Только хотела идти переодевать — и
все, сон прошел… Я же просила Бога, чтобы он показал, где Дима, и он показал мне, что он у мамы моей.
А душа у него, как у ребенка, — чиста… Я уже потом связалась с женщинами, которые часто в церковь
ходят, верующие, и они мне объяснили, что он под покровительством находится — или у мамы, или у
высших каких-то сил. А то, что колготочки мокрые, — плачу, очень много слез, поэтому колготки мокрые.
Мы же так многого не знаем…
Я потеряла такого ребенка… Не могу даже передать… Это была радость и гордость моей жизни. Я
гордилась, что у меня такой сын. Я думаю, что он, наверное, на небесах понадобился: такие души там тоже
нужны, но на Земле он был нужнее, потому что таких мало. Не потому, что он мой сын, а потому, что он
действительно был таким редким человеком, которого любили, к которому тянулись все. Как я сейчас
понимаю, он для меня был подарком Бога, подарком судьбы. Бог мне дал его, пусть на двадцать лет, все
равно я ему благодарна. Несмотря на то что я такое горе пережила.
Я бы все отдала, только бы он жив был. Он так нужен здесь. Я думаю, что это не только моя потеря, но и
для общества. Такие люди нужны.
Друг детства:
— Дима спешил учиться, спешил достичь всего, чего только возможно достичь в эти годы. Преодолевал
все преграды, трудности. Для него, наверное, ничего не существовало невозможного. Спешил все узнать,
везде побывать, был всесторонне развитым человеком, все ему было интересно.
Душа компании. Я его друг. Мы из одного города. Вместе когда-то сидели за одной партой — в одной
школе проучились одиннадцать лет, потом сидели за одним столом в институте и жили в одной комнате.
Когда все это произошло, я уехал домой. Дима мне звонил домой где-то за час до этого события,
поздравил мою девушку с днем рождения. Я ему сказал: «Встречай меня. Я приеду в понедельник, мама
все передаст». Он сказал, что здесь так нормально, классно, хорошо, мы гуляем на проспекте Машерова.
Но мне кажется, что он заранее что-то предчувствовал, когда звонил… Его знакомая, с которой он был
вместе, не хотела идти, но Дима был такой любитель музыки, он очень любил концерты с живой музыкой
— ему всегда этого хотелось. Он очень хотел попасть на этот концерт.
В общежитии мы жили вдвоем. Парней там живет мало — общежитие почти женское. С Димой за все время
мы ни разу не поругались. Мы жили в Светлогорске в разных домах, разных квартирах, но когда мы стали
жить вместе, то я не помню такого момента, чтобы мы ссорились. Споры, конечно, случались. Это
естественно, у каждого свое мнение. У нас были настолько близкие отношения, что даже когда как-то
обзывали друг друга, то это воспринималось шуткой — улыбка, смех, никаких обид. Сейчас я живу один —
и я ощущаю большую потерю. Такого друга, как Дима, у меня нет и, наверное, не будет. Я не вижу таких
людей, с которыми можно так искренне и душевно поделиться. Как друга его больше никто не заменит…
Когда я приехал в Минск, мне сообщили о гибели Димы в общежитии. Наш друг Андрей (учится в Академии
МВД на четвертом курсе) и его девушка находились тоже в метро, но уцелели, слава Богу. Дима в тот
вечер был с ними и со своей девушкой. Андрей пошел в метро и сел в поезд — уехал, и, как он говорит, не
мог подумать, что Дима пойдет в эту толпу, — видно, затащили. Наутро я приехал, и мне в шесть утра
сообщили, что Дима или в больнице, или в морге. Я созвонился с Андреем, и мы поехали искать. Мы
направились в 10-ую больницу и там опознали по фотографии. Там было много людей, но почти все
девушки. Теплилась надежда на то, что из десяти ребят не окажется Димы. Я думал, что если он даже
пострадал, то приду к нему в больницу, наберу апельсинов… Но предчувствие какое-то все же было. Когда
мы ехали в поезде в Минск в ночь на воскресенье, моя девушка почему-то расплакалась — непонятно
почему. Какое-то необъяснимое состояние. Она говорила, что у нее нехорошее предчувствие. Я ее
успокаивал, говорил, чтобы не плакала. О трагедии на Немиге мы еще не знали.
Говорили, что делали Диме искусственное дыхание, когда достали, потом положили в машину «скорой
помощи». Подошел врач, пощупал пульс и сказал, что нужно спасать живых. Его вынесли из машины,
положили на траву, какие-то ребята ему стали делать искусственное дыхание, но видели, что у него лицо
синее…
Утром мы позвонили ему домой, сообщили его маме. Потом ездили забирать.
Трудно представить, что этого человека больше нет. Раньше я шел домой и знал, что меня там ждет Дима
и даже что там будет приготовлено покушать. Я шел с радостью домой — у меня там есть друг. Потом,
когда были его вещи собраны, сразу все опустело, и я не смог остаться в этой комнате, уехал домой. Когда
снова приехал на учебу, то очень тяжело воспринимался Минск: я здесь потерял друга. Для меня этот
город навсегда останется местом, где я учился и где потерял друга. Это перечеркнуло все хорошие
воспоминания, связанные с этим городом. Все здесь у меня было связано только с ним. Я пришел в
институт, сел за парту, а его — нет. Это очень тяжело. Его недостает.
Мы думали раньше, что, когда закончим учебу, возможно, разъедемся. У Димы была возможность уехать в
Санкт-Петербург, но все равно мы собирались обязательно встретиться, хоть через десять лет, с семьями,
с нашей компанией. Эти проклятые события поставили крест на наших мечтах.
Мне приснилось, что мы встретились в метро — он радостный, веселый. Когда я увидел его, то
расплакался, потому что понимал: его нет, хотя я его и вижу. Я проснулся от слез…
Дима перед концертом был в церкви, поставил свечку. Перед этим мы ходили в церковь на Вербное
воскресенье. Там нам дали вербные веточки. Мы в общежитии поставили их, и они разрослись чуть ли ни в
дерево. Мы потом посадили их на могиле Димы.
Глава из книги "Трагедия на Немиге"
Далее по списку
(Корнеенкова Анастасия)
