БОБРИКОВА ОЛЬГА

16.08.1980


           Рассказывают мать Лариса Болеславовна и отец Валерий Дмитриевич Бобриковы,
           друг Оли, студент БГПА Александр Измашкин и учительница школы № 46 г. Минска
           Ольга Петровна Киселева
           Мать:
           — Когда я сама была маленькой, мне очень нравилось имя Оля. Я думала, если у меня будет дочка, то назову ее обязательно Олей.
           Отец:
           — А я хотел назвать дочку Леной. Тогда модным было имя Лена. Даже среди девочек, которые погибли, много Лен. Я Ларисе в записке в роддом написал, что назовем Леной, а Лариса говорит: «Я уже зову ее Олей!».
           Оля так Оля. Оле самой нравилось ее имя. Оно ей подходило. Когда дочь подросла, она была очень довольна, что мы ее именно Олей назвали.
           Маленькой она очень боялась оставаться одна. Не знаю, с чем это было связано, но боялась. А так получилось, что школа оказалась переполненная, с продленкой было трудно. Приучить дочку оставаться одной? Вот уже уговорили ее. Она говорит: «Все, остаюсь одна!».
           Первый раз мама оставила ее, вышла на улицу. Оля выскакивает на балкон и что есть мочи кричит: «Мама, я боюсь!». Мама прибежала, расплакалась, посидела с ней — и поговорила, и поругала, оставила и опять пошла. А сама с работы звонит мне и плачет: «Что она там делает?». Я отпрашиваюсь с работы, приезжаю, открываю тихонечко дверь в квартиру, вижу — сидит на диване.
           Успокоилась уже, но глаза зареванные. А потом постепенно привыкла. А когда уже была в старших классах, стала говорить: «Вот когда вы уедете в деревню, мне еще лучше, я сама себе хозяйка. За меня не волнуйтесь, я себе картошки сварю, и будет порядок».
           У меня техническая специальность, и мама у Оли радиоинженер. Вот Оля сказала: «И я буду инженером». У нее были способности к математике. На первом курсе они уже на металлорежущих станках работали, ей понравилось — прибежала домой, показала, какой болтик выточила. Она говорила: «Вы не волнуйтесь, вот мы окончим с Сашей (Саша — друг, с которым Оля вместе училась в лицее и БГПА) академию, пойдем работать на завод “Форд”». Она много занималась, не пускала учебу на самотек. Но если к ней обращался кто-либо из друзей со своими проблемами, то откладывала все свои дела, чтобы помочь. Конечно, она говорила нам, куда идет. Такого не было, чтобы мы не знали, где она. Сейчас время такое сложное… А потом, когда она с Сашей подружилась, то мы стали уже спокойны. Где бы они ни были, он всегда ее приведет домой или посадит на автобус и позвонит нам, а мы уже ее встретим. С Сашей они познакомились в лицее. Однажды, в мае этого года, Оля приходит домой веселая, настроение такое хорошее, просто на крыльях прилетела. Я говорю: «Оля, что случилось?». Она говорит: «Папа, я такая счастливая, самая счастливая в мире. Сашка мне в любви признался!». И только после этого мы поняли, что Оля со школьных лет любила Сашу.
           Когда Оли уже не было, одна из лучших ее подруг, Оля Власова, пришла и сказала: «Я очень завидовала Оле, потому что она всегда говорила, что для нее мама — не просто мама, а мама-подруга». Они с мамой вели самые доверительные разговоры. Иногда Оля не соглашалась с мамой, говорила: «Сейчас так, как вы с папой живете, жить нельзя, я так жить не буду». Доход у нас небольшой, поэтому приходится рассчитывать, чтобы хватило до конца месяца. А вдруг заболеешь? Оля говорила: «Ты, мама, во всем себе отказываешь, говоришь: давай лучше завтра. Надо жить по-другому. Надо жить сегодняшним днем, жить и радоваться. А завтра ты проснешься, и будет видно, что будет завтра».
           Мать:
           — Я приду когда-нибудь расстроенная, а Оля мне говорит: «Мама, ну что ты такая расстроенная, ну я же у тебя есть, не расстраивайся. Я же у тебя есть».
           Отец:
           — Она всегда могла успокоить, особенно маму. Не все в жизни гладко бывает. Но Оля всегда могла найти нужное слово, чтобы погасить ссору, чтобы все довольны остались. Оля была связующим звеном. Сама недовольства никогда не выражала.
           Оля любила животных, хотела завести собаку, но мы ее отговорили: собаке надо уделять много времени. У нас живет кошка. Олина кошка. Я выхожу утром на работу — котенок сидит на площадке возле нашей двери. Я котенка в лифт вместе с собой, отправил на первый этаж. А потом, оказывается, котенок поднялся и опять сел возле нашей двери. А потом Лариса звонит мне на работу и говорит: «Тут котенок к нам пришел, мы его взяли». Оля сказала: «Давайте заберем, он сам к нам пришел. Это же счастье и богатство в дом!». Сама придумала ей имя — Тина. Ласковая кошечка, аккуратная, все ее полюбили. А когда Оли не стало, мы сказали: «Сколько Тина будет жить, она будет жить у нас». А через три недели после того, как Оли не стало, кошка на окне сидела и нечаянно свалилась с шестого этажа. Правда, дня три полежала — и все нормально.
           А на день рождения Оля так ни разу и не смогла собрать подружек, друзей. В августе обычно все разъезжаются. В этом году она думала, что получится: она не поедет в деревню, будет в Минске.
           В воскресенье 30 мая Оля была утомленная физически: весь май она занималась курсовой работой по вычислительной технике.
           В тот день я уже собирался ложиться спать. Было около десяти часов. Вдруг звонит сестра Саши, Олиного друга, с которым они вместе были на празднике. Она дрожащим голосом сообщила нам эту страшную новость. Я сразу не мог осознать. Подумал: может, ошибка? Не знаю, как мы перенесли эту ночь. Там же, во 2-й больнице, лежало 28 человек в коридоре, закрытые простынями, — трупы. Те, которые подавали признаки жизни, были в реанимации. Многие люди приезжали — искали своих детей. Фамилии погибших были еще неизвестны. Но мы уже знали. Саша нам показал: «Вон там она лежит». Но нас туда не пустили, сказали, что всех повезут в больницу на Кижеватова. Где-то в одиннадцать мы поехали туда. Приехали сестра с мужем на машине, они нас возили. Приехали на Кижеватова. Там нам говорят: «Нет, их в 10-ую больницу повезут». Мы поехали в 10-ую.
           Около часа ночи приехали, а там как раз «скорые» разгружают. Наверно, три или четыре машины прямо при нас выгружали. Но Оли не было там. Я подхожу к милиционерам и говорю: «Пропустите меня туда, мне надо опознать свою дочь, я вам протокол подпишу и все…». Они в ответ: «Мы ничего не знаем, завтра вам всем позвонят». Я говорю: «Как вы завтра звонить будете? Вы что, спросите у них, кто они?». У них там свои порядки. Я не знаю, почему они не пускали. Потом вышел работник судмедэкспертизы, и меня пропустили. Я считаю так: если человек ищет и хочет опознать, они обязаны его пустить. Пусть он посмотрит: нет — он уйдет. Когда я увидел свою дочь мертвой на каталке, надежды уже не оставалось. Невозможно описать то состояние, в котором я находился в тот момент: слезы катились из глаз, комок сжимал горло, было так тяжело, что я еле устоял на ногах. После опознания они бирочку к руке привязали. Часы на руке и сережки золотые — их не сняли. Подписал я протокол. Это было с часу до двух ночи. Все правильно им назвал, они при мне записали: Бобрикова Ольга Валерьевна.
           Появляются списки первого числа в газетах, а там — «Бобрякова».
           И по всем газетам так. Я звоню в редакцию и говорю: «Вы исказили фамилию моей дочери». Мне ответили: «Нам списки горисполком предоставил». Позвонил в горисполком… Потом все-таки «Советская Белоруссия» напечатала, что позвонил в редакцию отец… Они сослались на меня, как будто не уверены были, что я правду говорю. А наши знакомые из других городов списки читали, но там была указана не наша фамилия…
           На следующий день мы поехали забирать Олю. Было уже десять часов утра, а нам не могли четко сказать, что надо делать.
           Пришлось обратиться в мингорисполком. Попали к Чикину. Он сказал: «Ничего не надо покупать, все привезут, все будет куплено».
           Без всяких вопросов выделили место на Восточном кладбище. Нам очень помогли сотрудницы жены: полгорода объездили, но выбрали самый лучший наряд для Оли.
           К 15 часам привез Олю домой. Она как куколка лежала — красивая, в свадебном наряде, лицо не поврежденное, как живая… И только теперь начинаешь осознавать, что это уже все — мы никогда ее не увидим, никогда не поговорим. Это никогда не забудется, не знаю, сколько надо времени, чтобы это как-то сгладилось…
           Мне руководитель следственной группы Комаровский сказал, что ему лично были ясны все причины случившегося еще в конце июня. А первого августа он ушел в отпуск. Если бы ему было не ясно, то он, видимо, не пошел бы в отпуск. Я попытался спросить, что за причины? Он говорит: «Я не могу докладывать теперь, следствие еще не закончено». Но стал рассказывать физику процесса: вот люди шли по ровной поверхности — скорость была одна, стали по ступенькам спускаться — скорость движения стала другая, и произошло столкновение потоков на разных скоростях. Тут получаются и падения. И еще в это время ударила молния, и на перекрестке погас светофор, перебило провод. И после этого народ еще сильнее хлынул. И тогда я сказал ему: «Если после окончания следствия будет доложено, что это только физика процесса и виноваты погодные условия, мы, родители, с этим не согласимся и будем всяческим образом проявлять свое неудовольствие, потому что следствие проведено недосконально. Ведь если выделены определенные силы, которые должны охранять, они должны были все это предусмотреть. Тем более если физика процесса ясна. Значит, они могли предусмотреть. Там было два автобуса милицейских работников. Следователь мне говорит: «Да, там сидели, но это на всякий случай, чтобы предотвратить хулиганство, но хулиганства не было…». А я считаю: если бы молния сразила по дороге к переходу, можно было бы сказать — стихия. Но они погибли в переходе, значит, допустили их туда. Значит, как минимум, неправильно распределены силы, значит — не было квалифицированного руководства.
           Ошибки, допущенные работниками МВД, стоили жизни 53-х человек. И не согласиться с этим невозможно.
           Конечно, нельзя обвинять рядовых милиционеров, которые где-то сидели или стояли. Но у них были руководители, которые должны были отдать распоряжение до того, как пошел дождь. Все же знали, что будет дождь. А в утешение следователь мне сказал: «Я же не говорю, что это была причина, я сказал, что это способствовало». Просто так сказать, что нет виновных, — это несправедливо. Это же город. И молодежь будет продолжать собираться. Некоторые говорят: не надо было ходить. Но ведь праздник организовали. Те, кто должен был охранять порядок, сильно промахнулись. Если бы все организовали как следует, не было бы таких массовых жертв. Ведь как в мясорубке получилось. И мы до сих пор не уверены, что там не находились специальные силы, которые способствовали случившемуся.
           Мать:
           — В тот день, когда Оля погибла, у нас с утра был такой разговор о сестре моей матери. Она сказала: «Мне никто не верит, что у меня есть бабушка Мальвина. Все смеются, что это как в сказке про Буратино». А я говорю: «Оля, а ты знаешь, какое у нее несчастье было? У нее муж погиб, а потом девочка сгорела — семи лет». Она говорит: «Это так страшно, ребенка хоронить!». В этот же день ее не стало. А еще за месяц до этого был разговор. Оля сказала: «Я стариться не хочу, быть старенькой не хочу». Я ей говорю: «Ну, так же нельзя, надо жить!». Она говорит: «Ну, я не то чтобы прямо сейчас, но быть дряхлой я не хочу!». А еще мы говорили о том, чего она боится. Она как-то раньше всего боялась. А тогда она сказала: «Самое страшное для меня — умереть на улице».
           Друг:
           — 30 мая мы вместе с Олей были на Немиге… Мне друг по телефону сказал, что будет праздник, дискотека, концерт. Я Олю пригласил. Она любила такие мероприятия, любила живой звук. Мы приехали туда вечером — после 18 часов только из дома вышли. На празднике побыли недолго — минут сорок.
           Оля успела взять автограф у солиста группы «Манго-Манго», когда она готовилась к выступлению. Прошла к сцене, ее милиционер пропустил. Там оцепление стояло, но она уговорила милиционера пропустить ее. Оля такая довольная вышла…
           Пьяные на празднике присутствовали, но их было гораздо меньше, чем обычно бывает на празднике города, хотя 30 мая на Машерова собралась одна молодежь. Когда мы только приехали, патруль забирал пьяного, лет двадцати. По человеку было видно, что уж очень много принял. То есть, если кто-то был очень пьян или агрессивно себя вел, тех забирали. Милицейское оцепление было по периметру площадки, это те милиционеры, которые защищали выступающих. Кроме того, ходили патрули. Были ли машины «скорой помощи» до того, как все случилось? Я не припоминаю, чтобы там дежурила машина.
           Мы собирались уезжать с праздника, еще до дождя. Нам не очень понравилось там, на этом концерте. Мы собирались поехать в парк Янки Купалы или парк Горького. Просто поехать в парк. Ведь если бы даже дождь и не пошел, там бы все продолжалось минимум час, да еще подарки должны были раздавать. А мы уже хотели уехать. Нам бы хватило двух минут, чтобы уехать… Если бы мы дошли до дверей в метро, мы бы уехали…
           Сначала появились тучки, потом гром, молния… Дождя еще не было, только ветер очень сильный поднялся. Песок прямо глаза засыпал, невозможно было идти. Когда мы пошли к метро, молния уже сверкнула, но дождя еще не было, и очень сильный ветер. Мы шли быстрым шагом, но не бегом. И в переход мы не бежали. Ливня мы не застали. Входили — не было ливня, и, когда я выходил, ливень уже прошел. Нам оставалось спуститься метра два-три. Мы были на пятой-шестой ступеньке. Первую часть лестницы мы прошли спокойно — там народу было примерно столько, как на любой станции метро в час пик. Не разгонишься, конечно, но никто тебя не толкает. Так мы прошли первый пролет, а потом хлоп — и подхватило. Уже дальше не управляешь движением. Сзади был какой-то толчок. Я до этого Олю под руку держал, а потом взял за руку, чтобы она не упала — она же легкая. Думал: сейчас пройдем, и все. Просто держал ее. И тут как понесло — нас из центра откинуло прямо к стенке. Мы, когда спускались, шли посредине. Последний момент, который я помню, это когда мы были прижаты к стенке.
           Я не знаю, почему не проходили вперед… Но наш друг Сергей, который был с нами, и следователь говорили, что там попадали люди. Получилась гора людей, как стенка, — они запутались, так что потом не достать было. В них как будто бы и уперлась толпа. Но толчок я почувствовал. Мы подходили к другому пролету, тут как давануло — и все. Когда мы шли, то видели, как люди спускаются. Казалось, вот-вот и мы будем в метро. Там многих раздавили. Но мы не видели упавших, не наступили ни разу ни на кого. Кричать мы начали, когда остановились, а сзади все давили и давили. Девушки начали сознание терять. Сначала не осознавали, что происходит.
           Каждый, наверное, думал, что как-то пройдет. А когда поняли, что ни туда ни сюда, стали кричать. Я крикнул раза два, а потом уже никаких сил не было кричать. Там, внизу, где совсем нечем дышать, чувствовалась какая-то сплоченность спонтанная. Все стали кричать — в один голос. Там не было такого, чтобы кто-то кому-то что-то плохое делал или за счет кого-то хотел выжить. Сергей, вместе с которым мы пошли на праздник, находился в метре от нас. Он пару раз спросил, как Оля. А потом я его уже не видел. Когда выходил, я его тоже не видел. Только потом ему домой позвонил.
           Так получилось, что мы были совсем рядом, но потерялись…
           Что меня еще вначале поразило, когда были еще силы возмущаться и удивляться, — что в переходе ходили люди.
           Сейчас говорят, что там навал был… А тогда я не понимал.
           Вижу, что люди в четырех метрах от нас ходят, а тут пройти никто не может. Там кто стоял, кто сидел, кто ходил. Они могли свободно перемещаться, они не были сдавлены. Там было много людей. А тут люди стоят, их давят, а они идти дальше
           не могут.
           Мешало то, во что уперлась толпа. А потом уже такое состояние, что все как в тумане, ничего не воспринимаешь…
           Возле нас упавших не было. Некуда упасть. Я даже не стоял — меня прижали и держали. Я вытягивался вдохнуть воздуха, настолько мышцы ног устали, что я уже не на своих ногах стоял, а меня держала толпа. Все это длилось не менее 15—20 минут. Хотя, конечно, это относительно… Всегда такие минуты кажутся долгими. Поэтому я не могу быть точным. Оля потеряла сознание, я ударил ее по щекам, чтобы пришла в сознание. Она просто говорила: «Саша, Саша…». Я говорю: «Оля, потерпи, сейчас выйдем». Я действительно так думал. Я не осознавал, что возможно что-то другое. Я потом кричал: «Оля, Оля!». Не было никакого результата. Она была сбоку от меня, как я ее за руку держал, так и получилось. Передо мной девушка стояла, за мною две девушки, а сзади — парень. Передо мною девушка была к стенке прижата. Не знаю, что с ней. Она, как и Оля, не говорила, глаза закрыты, но толпа не давала ей упасть. Когда людей уже растаскивали, место освободилось, Оля медленно-медленно стала сползать по стенке. Когда все выходили, я стал, уперся, чтобы на нее никто не встал. Она вроде бы как просто села.
           Когда люди уже более или менее вышли, к нам подошли парни. Я говорю: «Ребята, заберите ее, девушка сознание потеряла». И парень, здоровый такой, взял ее на руки и понес. Когда я выходил, видимо, уже всех вынесли. Я в переходе не видел ни одного человека, на котором бы стояли. Видимо, это было в самом низу. Когда вышел, то увидел раненых. Я не сразу вышел. Сначала до первых ступеней мне милиционер помог подняться. Потом я говорю: «Все, хватит. Идите, там еще люди, помогайте спасать». Сел прямо там на ступеньках. Олина сумка у меня еще была, а в сумке бутылка минералки. Я ее достал, говорю парню: «На, открой!». Я сам не мог даже бутылку минералки открыть. Он открыл и говорит: «Дай мне тоже, пожалуйста!».
           Мне помощь оказал милиционер. Но обычных ребят среди тех, кто оказывал помощь, было на порядок больше. Первыми ко мне подошли два парня, которые забрали Олю, а потом уже милиционер подошел. Эти парни сверху спускались. Все, кто спасал, были сверху.
           Я вышел наверх, не мог стоять — сел на землю, посидел.
           Потом пошел туда, откуда «скорые» увозили людей, сел на бортик. Думал: если Олю будет забирать «скорая», я сразу увижу. Но видимо, ее уже забрали. У милиционера я спросил: «Если девушка сознание потеряла, куда ее могли отвезти?». Он говорит: «Скорее всего во 2-ую больницу». Я тогда еще думал, что она живая. В больнице я тоже спросил: «Если без сознания, то где можно у вас найти?». Мне ответили: «Смотри вон там!». Она оказалась среди трупов.
           Можно ли было предотвратить эту трагедию? Если знать, что такая трагедия возможна, то, естественно, можно принять меры.
           Но предположить, что такое может произойти, сложно. Именно поэтому, я думаю, так произошло.
           Сейчас мне очень не хватает Оли. Чувствуется пустота, вакуум…
           Учительница:
           — Память — удивительное свойство человека, которое вновь обращает нас в прошлое. Мне казалось, что я легко могу рассказать об Ольге, но в действительности это очень трудно. Помню ее энергичной, юной девушкой, излучающей удивительный свет добра и нежности. В нашу 46-ую среднюю школу г. Минска она пришла после окончания девяти классов и успешной сдачи вступительных экзаменов по физике и математике в лицейские классы при Белорусской государственной политехнической академии. Вспоминаю первую встречу. Стою на крыльце и жду своих учеников перед линейкой. Мне очень интересно, какими будут ученики-новички лицейского класса. Ребят и девушек своей школы я знаю, а вот новеньких — нет. Вижу довольно высоких и широкоплечих юношей, а среди них двух очень хрупких девчушек: одна из них — беленькая, с короткой стрижкой. Это и была Оля Бобрикова. Как-то сразу обратила на нее внимание. Возможно, потому, что у нее были такие широко раскрытые глаза и удивительная улыбка. Потом я много раз наблюдала, как могло меняться выражение ее глаз — от грустно-задумчивого до шаловливо-игривого. Первое коллективное мероприятие — поездка класса на концерт ансамбля «Верасы» на стадионе «Динамо». Этот вечер запомнился надолго. Ребята после концерта задержались. Около часа ночи раздался телефонный звонок. Это звонила взволнованная Олина мама. Оля не пришла еще. Ночь была бессонной. Оказывается, Оля и Саша Измашкин опоздали на последний транспорт и шли домой пешком к Саше (его дом находился ближе), а оттуда родители Саши на такси отвезли Олю домой. Потом было много еще поездок в город, но подобных ошибок ребята больше не совершали. Прекрасные последний звонок и выпускной бал. Уже на выпускном мы знали, что все лицеисты стали студентами Политехнической академии. Ребята ушли встречать рассвет.
           Вот такими юными и прекрасными они останутся в нашей памяти…

Глава из книги "Трагедия на Немиге"

Далее по списку
(Бречко Анна)